Йод - Страница 53

Памятник так и не был построен.

Но я не плут, не комбинатор, и я не хочу, чтобы меня так воспринимали. И я такой не один.

А теперь слушайте: мне сорок лет, восемнадцать из них я занимался коммерцией. Сейчас я вылезу из ванны, досуха разотрусь жестким полотенцем и пойду пить свежезаваренный чай, а вы идите все к черту с вашими налоговыми декларациями, уведомлениями, запросами, предписаниями и прочими красивыми бумажками. Я человек дела, а не бумажная крыса. 1

Такие или примерно такие внутренние монологи, с тем или иным количеством грубых ругательств, я произносил все двенадцать дней, проведенных в родительском доме. Вставал рано, бегал – даже в непогоду, – полчаса лежал в ванне, плотно завтракал, а потом бездельничал. Иногда пытался что-то писать, но написанное не перечитывал. Вечером, к моменту возвращения родителей с работы, уходил бродить и возвращался за полночь, когда мать и отец уже спали. Я не хотел, чтобы мне задавали вопросы, – мне тогда пришлось бы напрягать мозги, придумывая ответы; а я не желал напрягаться.

На четвертый день возник-таки школьный друг, сосед по парте Поспелов. Так встречаются люди только в маленьких городках: я шел по улице, он ехал мимо на машине, притормозил, открыл окно и окликнул меня, и захохотал от удовольствия. Русским городкам, конечно, далеко до кавказских городков, где можно остановить два автомобиля на проезжей части, окно в окно, и вступить в беседу, минут на десять, пока вокруг не образуется затор и у прочих водителей не иссякнет терпение; в местечках, где все друг друга знают с детства, менее дерзкие и авторитетные мужчины на менее престижных машинах будут мирно ждать и четверть часа, и больше, пока два обладателя пыльных джипов не выкурят по сигарете, обсуждая текущие дела, и пробка обычно рассасывается только при появлении девяностолетнего аксакала на повозке, запряженной осликом; старик выкрикнет что-нибудь вроде «а ну с дороги, малолетки, не мешайте взрослому человеку дело делать!» – и сорокалетние малолетки рвут свои джипы с места.

Я сел к Поспелову в его «ниву».

– Ты чего здесь делаешь? – спросил он.

– Отпуск гуляю.

– Хо, – сказал Поспелов. – Нашел где отпуск гулять.

В его машине пахло шашлыками.

– Хорошая тачка, – сказал я.

Сосед по парте хмыкнул.

– Тесть помер; мне досталась, – он похлопал рукой по пластмассе. – Двенадцать лет, а как новая. Ничего аппарат. Только некрасивый.

– А мне нравятся уродливые машины.

Мы говорили, как будто расстались только вчера. Хотя не виделись два года.

– А чего ты здесь? – спросил Поспелов. – А не в Лондоне? Или в Париже? Последний раз, когда я тебе звонил, ты был в Греции.

»Лондон» он произнес с ударением на второе «о». А «Греция» – с сильным фрикативным «г». Специально, для забавы.

Он звонил мне редко, обычно без какого-либо повода, и его последний звонок действительно пришелся на момент, когда я поджаривал живот на острове Корфу.

Он был первый парень в классе, широкоплечий жгучий брюнет с пышными, жесткими, как проволока, волосами. Девчонки не давали ему прохода. Сейчас он по-прежнему был красив и даже не особенно располнел, только отрастил живот – рыхлый, безобразный. Настоящий.

– Хватит с меня Парижей, – ответил я. – Поищу чего-нибудь попроще.

– Чем занимаешься?

– Ничем.

Он опять засмеялся. Обаяние его было велико и с годами никуда не делось. Может быть, стало более жирным, прямым и ленивым обаянием отяжелевшего взрослого мужика.

– Узнаю Рубанова! – воскликнул он. – Человек верен себе. Я вижу его раз в два года: небритый, шурует пеш1 ком в мятых штанах. «Фигня, – говорит, – ничем не занимаюсь». А потом – хоп, и его рожа в телевизоре. То в

тюрьме, то в горах с чеченами, то в программе у Елены Ханги.

Тут уже засмеялись мы оба. Мне довелось один раз участвовать в шоу Елены Ханги «Принцип домино», тема была «Предательство друга», вместе со мной (меня объявили как «писателя») участвовал известный парикмахер, которого ограбил его возлюбленный, и шестидесятилетняя стокилограммовая женщина – у нее увела семидесятилетнего мужа лучшая подруга, шестидесяти трех лет.

– Хватит с меня Елены Ханги, – ответил я. – Останови машину, вон кафе. Пойдем, выпьем.

– Я за рулем.

– А я вообще не пью. Тебя угощу, потом сам сяду за руль и довезу тебя до дома.

– У меня дела.

– Ничего. Подождут твои дела.

Поспелов всерьез задумался. В школе он был из деловых. Однако я помню момент, когда на уроке истории одна из девочек прислала ему записочку: не может ли он достать хорошие джинсы? Вся переписка Поспелова, включая любовную, проходила через меня – я подсказывал веселые и остроумные варианты ответов. Просьба о джинсах оскорбила моего товарища, он швырнул бумажку мне, насупился и прошептал: «Я ей что, фарцовщик?»

– Нет, – с большим сожалением сказал Поспелов. – Мне в гараж надо. А потом дочку с гимнастики забирать. Бухать не будем. Но кофе попьем.

Возле заведения стояли еще три машины, из пятерых сидевших внутри горожан четверо оказались знакомыми Поспелова, и мне пришлось подождать, пока он обменяется рукопожатиями со всеми. Когда-то я ему завидовал, у него в друзьях ходил весь город.

Мы сели, я попросил апельсиновый фреш. Официантка, примерно пятнадцати лет, с примерно четвертым номером груди, не поняла, что такое «фреш», но не подала виду, убежала на кухню советоваться.

– Слышь, ты, – тихо позвал Поспелов, – давай-ка прекращай свои буржуйские шуточки. Фреш, тоже мне. Тут тебе не Лондон.

Нашей с ним манере общения исполнилось двадцать семь лет, и она до сих пор устраивала обоих. Грубый юмор, немного точного мата, полная откровенность.