Йод - Страница 94

– Так он что, хотел кого-то взорвать? Или чего похуже?

– Не знаю. Но ФСБ фуфлом не занимается.

– Как я могу загладить вину? – сурово спросил Слава.

– Завязывай, – попросил я, еще более сурово. – Я тебе что, прокурор? Еще раз скажешь про «вину» – я с тебя спрошу как с понимающего.

Несмотря на осеннюю прохладу, Слава был в шортах, на его коленях красовались синие воровские звезды. В центр Москвы он не рисковал ездить в таком виде, но у себя «на районе» мог ходить хоть в римском хитоне, хоть в костюме алеута-китобоя, сшитом из рыбьих кишок (кстати, ему бы подошло), ибо авторитет его в пределах улиц, примыкающих к метро «Выхино», был необъятен.

– Этот подпольщик, – Слава сплюнул, – прикинь, два дня назад нарисовался, на пять минут, весь такой с понтом деловой, принес лавэ, рассчитался по долгам, под ноль... Расстались нормально, как люди... Я еще подумал: вот, порядочный пацан, таких бы побольше...

– Он и есть порядочный, – сказал я. – Извини за любопытство, а с каких делов он тебе задолжал?

– Он не задолжал. Он чужой долг на себя переписал. Какой-то старый пень меня на дороге притер, крыло поцарапал... Слегка. Ну, мы его нагрузили сразу. А вечером приходит подпольщик. Рожа мрачная, руки в шрамах. Он типа того старика дальний родственник. Отпускайте, говорит, человека, у него семеро по лавкам и денег нет, а у меня есть; в течение суток отдам, а не отдам – отработаю. Стал звонить кому-то, лавэ собирать, но не до всех дозвонился. В общем, я его сразу на слова поставил, да и он на принцип пошел: обещал отработать – покажите, где работать, и я отработаю... Утром поехали к тебе.

Слава сунул пальцы в карман рубахи, вытащил несколько купюр.

– На. Возьми. Типа ущерб возмещаю.

– Убери, – сказал я.

Слава тут же спрятал деньги, помолчал и предложил:

– Хочешь, я его найду? Из-под земли достану. Спросим с него. Выпишем. По полной программе.

Я улыбнулся.

– Казним и порежем? Ногами забьем?

– Можно и так.

– Перестань. Он революционер. Законспирированный борец с режимом. Таким нельзя выписывать. Они все равно не поймут. И потом, этого Влада, по ходу, закрыли уже. На тюрьму.

– На тюрьме найти, – небрежно хмыкнул мой товарищ, – еще проще.

– Забудь.

– Эх, – посетовал Слава. – Мне надо было догадаться. Что-то в нем было такое. Мутное. Типично подпольное. Вежливый, голоса не повысит, матом не ругнется... Все в масть!

Расслабленный, в пластмассовых тапочках, в домашней 11 кофте, пузатый и спокойный Слава сильно напоминал моего одноклассника Поспелова – оба были увесистые мужчины, с сильными характерами, склонные к флегме, тяготеющие к своему дому, двору, улице, тяжелые на подъем, даже ленивые, но в своей лени последовательные и обаятельные. Мои антиподы. А вот Саша Моряк – тоже флегматик и тоже с годами обзавелся пузом, но он не ленив, и он не человек одной территории, географически его масштаб гораздо больший, чем даже у меня, мегаломана, он умеет сесть в машину и куда-то ехать на протяжении суток, устроить себе маленькое приключение. А Миронов – антипод и Моряка, и Славы Кпсс, и Поспелова, он тощий и злой, он терпеть не может путешествия, но объездил половину страны; и число его жен не поддается точному учету, тогда как у меня и у Моряка – по одной законной супруге, а Поспелов давно развелся, а у Славы жены никогда не было. У Миронова, Поспелова и у меня – темные волосы и глаза, татарская капля в кровь подмешена, или цыганская, или греческая, а Слава и Моряк – стопроцентные русаки, но тоже разные, Моряк – голубоглазый красавец с прямым носом и голливудской челюстью, тогда как у Славы голова подобна бильярдному шару, а глаза серые. Или Иван, мой брат: он тоже светловолосый и круглоголовый, но он на полметра выше Славы Кпсс, и он интеллигентнейший человек с двумя высшими образованиями, а Слава, я думаю, потерял интерес к школьным наукам примерно лет в десять, предпочитая науки сугубо уличные. Я бежал с третьего курса университета, Миронов – со второго, Моряк – дипломированный судоводитель. Что нас всех объединяет? Почему жизнь пододвинула ко мне именно этих людей, а не каких-то других?

Потому что свободы нет – каждый выбирает из того, что ему предложено. Я выбрал друзей из тех, кого подвела ко мне судьба. И она правильно сделала – их можно и нужно любить, моих друзей.

– Ладно, – вздохнул я. – Проехали. В принципе, он ничего такого не сделал. Подумаешь, печать в трудовой книжке. Его можно понять. Подпольщику не помешает законное место работы. Официальное. Я не в претензии. Тем более человека закрыли. Но если он еще на воле и ты его встретишь – привет передавай. И спроси, не нужна ли помощь.

Слава усмехнулся.

– А ты что, за революцию?

– Нет, – ответил я, – но революционеров уважаю. Они – несгибаемые идейные борцы, а мы с тобой – обыкновенные синие урки.

– Дурак ты, – печально сказал Слава. – Уважать надо не только других, но и себя.

– А мне, – ответил я, – себя уважать не за что.

– Дурак, – повторил мой друг. – Кстати, признай, что в прошлый раз ты меня развел.

– Насчет чего?

– Насчет того, что фирму свою бросил и с коммерцией завязал.

– Почему развел? Я действительно хотел уйти.

– Но не ушел, – сказал Слава.

– Да. Не ушел.

Я посмотрел на свою машину, на синие звезды на коленях друга, на старуху в окне, на грязную салфетку в своей руке – и повторил:

– Не ушел. Пока. Но у меня еще все впереди.

Глава 12. 2003 г. Назад и дальше

Когда-то я был совсем другой. Юный, пластичный, крепкий. Возвышенный. Сочинял мелодии. Считал себя поэтом. Длинные волосы завязывал сзади в хвостик. Не скажу, чтобы волосы были слишком длинные, но достаточные, чтобы завязать хвостик. Впоследствии жена, дипломированный специалист по внешнему виду, растолковала мне, что у меня низкий лоб и о длинных волосах лучше забыть. Однако жена появилась позже, в период резкого разочарования в поэзии. В период хорошо смазанных пистолетов и купюросчетных машинок, смазанных еще лучше. А во времена стихов и песен я расхаживал девственником. Девственность касалась не только женщин, но и всего остального мира. Грубый и вещный, он простирался с той стороны оконного стекла. Я смотрел поверх тетрадки со стихами, выглядывал пугливо, и зрачки мои, наверное, были расширены от возбуждения. Выглядывал, пока не понял: больше всего мне хочется пойти прямо в центр этого мира. Именно там находится моя поэзия.